Испанская революция

Испанская революция была социальной революцией трудящихся. Она началась сразу после начала Гражданской войны в 1936 м году, и привела к широкому внедрению анархистских и общесоциалистических организационных принципов в разных частях страны, оставшейся под контролем республиканского лагеря в течение двух-трех лет: прежде всего в Каталонии, Арагоне, Андалусии и части Леванта. Значительная часть республиканской экономики оказалась под рабочим контролем. В районах, контролировавшихся анархо-синдикалистами, таких, как Каталония, данный показатель превышал 75 %; в то же время в тех районах, где пользовалась влиянием компартия Испании, данный процент был ниже, поскольку правительство СССР и руководства Коминтерна активно препятствовали процессу развития коллективизации (и других социалистических и коммунистических преобразований), считая, что Испания не готова к подобным переменам. Заводы и фабрики находились под управлением рабочих комитетов, а в сельской местности создавались коллективные (коллективизированные) сельскохозяйственные либертарные коммуны. Коллективизировались в том числе отели, парикмахерские и рестораны, и управлялись самими трудящимися данных заведений. По оценкам исследователя Сэма Долгоффа прямо или косвенно в революционных преобразованиях участвовало до 8 миллионов человек^[1], которые, как он утверждает «ближе всего подошли к реализации идеалов свободного безгосударственного общества в широком масштабе, нежели какая либо ещё революция в истории»^[2]. При этом он ссылается на данный французского анархистского историка Гастона Леваля (непосредственного участника событий), обобщая анархистскую концепцию социальной революции^[3].

Коллективизация проводилась в первую очередь рядовыми членами НКТ и ФАИ. Кроме того в процессе коллективизации принимали участие и члены социалистического ВСТ (Всеобщий союз трудящихся), хотя и далеко не все члены данного профсоюзного объединения.

Свидетельства Оруэлла

Британский автор Джордж Оруэлл, известный такими книгами как «Скотный двор» и «1984», во время Испанской революции сражался добровольцем в рядах одного из милиционных отрядов союзников НКТ партии ПОУМ. Оруэлл тщательно зафиксировал свои воспоминания о гражданской войне, и выразил свое восхищение в книге «Памяти Каталонии».

Более или менее случайно я попал в единственный во всей Западной Европе массовый коллектив, в котором политическая сознательность и неверие в капитализм воспринимались как нечто нормальное. На Арагонском фронте я находился среди десятков тысяч людей, в большинстве своем — хотя не исключительно — рабочих, живших в одинаковых условиях, на основах равенства. В принципе, это было абсолютное равенство, почти таким же было оно и на деле. В определенном смысле это было неким предвкушением социализма, вернее мы жили в атмосфере социализма. Многие из общепринятых побуждений — снобизм, жажда наживы, страх перед начальством и т. д. — просто-напросто исчезли из нашей жизни. В пропитанном запахом денег воздухе Англии нельзя себе даже представить, до какой степени исчезли на фронте обычные классовые различия. Здесь были только крестьяне и мы — все остальные. Все были равны^[4].

продолжая, Оруэлл описывает свои общие ощущения нового общества, создававшегося в рамках старого, предлагая конкретные наработки по эффективному уничтожению социальной иерархии, которые он прочувствовал в анархистской Испании:

Было это в конце декабря 1936 года, то есть менее семи месяцев назад, но время это кажется ушедшим в далекое, далекое прошлое. Позднейшие события вытравили его из памяти более основательно, чем 1935 или даже 1905 год. Я приехал в Испанию с неопределенными планами писать газетные корреспонденции, но почти сразу же записался в ополчение, ибо в атмосфере того времени такой шаг казался единственно правильным. Фактическая власть в Каталонии по-прежнему принадлежала анархистам, революция все ещё была на подъеме. Тому, кто находился здесь с самого начала, могло показаться, что в декабре или январе революционный период уже близился к концу. Но для человека, явившегося сюда прямо из Англии, Барселона представлялась городом необычным и захватывающим. Я впервые находился в городе, власть в котором перешла в руки рабочих. Почти все крупные здания были реквизированы рабочими и украшены красными знаменами либо красно-черными флагами анархистов, на всех стенах были намалеваны серп и молот и названия революционных партий; все церкви были разорены, а изображения святых брошены в огонь. То и дело встречались рабочие бригады, занимавшиеся систематическим сносом церквей. На всех магазинах и кафе были вывешены надписи, извещавшие, что предприятие обобществлено, даже чистильщики сапог, покрасившие свои ящики в красно-черный цвет, стали общественной собственностью. Официанты и продавцы глядели клиентам прямо в лицо и обращались с ними как с равными, подобострастные и даже почтительные формы обращения временно исчезли из обихода. Никто не говорил больше «сеньор» или «дон», не говорили даже «вы», — все обращались друг к другу «товарищ» либо «ты» и вместо «Buenos dias» говорили «Salud!» Чаевые были запрещены законом. Сразу же по приезде я получил первый урок — заведующий гостиницей отчитал меня за попытку дать на чай лифтеру. Реквизированы были и частные автомобили, а трамваи, такси и большая часть других видов транспорта были покрашены в красно-черный цвет. Повсюду бросались в глаза революционные плакаты, пылавшие на стенах яркими красками — красной и синей, немногие сохранившиеся рекламные объявления казались рядом с плакатами всего лишь грязными пятнами. Толпы народа, текшие во всех направлениях, заполняли центральную улицу города — Рамблас, из громкоговорителей до поздней ночи гремели революционные песни. Но удивительнее всего был облик самой толпы. Глядя на одежду, можно было подумать, что в городе не осталось состоятельных людей. К «прилично» одетым можно было причислить лишь немногих женщин и иностранцев, — почти все без исключения ходили в рабочем платье, в синих комбинезонах или в одном из вариантов формы народного ополчения. Это было непривычно и волновало. Многое из того, что я видел, было мне непонятно и кое в чем даже не нравилось, но я сразу же понял, что за это стоит бороться. Я верил также в соответствие между внешним видом и внутренней сутью вещей, верил, что нахожусь в рабочем государстве, из которого бежали все буржуа, а оставшиеся были уничтожены или перешли на сторону рабочих. Я не подозревал тогда, что многие буржуа просто притаились и до поры до времени прикидывались пролетариями. К ощущению новизны примешивался зловещий привкус войны. Город имел вид мрачный и неряшливый, дороги и дома нуждались в ремонте, по ночам улицы едва освещались — предосторожность на случай воздушного налета, — полки запущенных магазинов стояли полупустыми. Мясо появлялось очень редко, почти совсем исчезло молоко, не хватало угля, сахара, бензина; кроме того, давала себя знать нехватка хлеба. Уже в этот период за ним выстраивались стометровые очереди. И все же, насколько я мог судить, народ был доволен и полон надежд. Исчезла безработица и жизнь подешевела; на улице редко попадались люди, бедность которых бросалась в глаза. Не видно было нищих, если не считать цыган. Главное же — была вера в революцию и будущее, чувство внезапного прыжка в эру равенства и свободы. Человек старался вести себя как человек, а не как винтик в капиталистической машине[4].

Оруэлл был демократическим социалистом и сочувствовал либертарным идеям, выражал с солидарность с анархистским движением и социальной революцией. В частности он высказывался, что «Уже долгое время я открыто заявлял всем, что собираюсь уйти из P.O.U.M. Следуя своим личным симпатиям, я охотнее всего пошел бы к анархистам»^[4].

Социальная революция

Наиболее важным аспектом социальной революции было создание либертарной социологической экономики, основывавшейся на координации через децентрализованные и горизонтальные федерации объединений индустриальных коллективов и аграрных коммун. Это было достигнуто посредством экспроприации и коллективизации частных производственных ресурсов (и некоторых более мелких структур), в соответствии с анархо-коммунистической убежденностью в том, что частная собственность авторитарна по своей природе. Исследователь Гражданской войны в Испании (и антисоциалист) Бернетт Боллотен так описывает этот процесс:

Экономические преобразования, которые последовали за военным восстанием, были не менее существенны, чем политические. В тех областях, где восстание не удалось, рабочие двух профсоюзных федераций, социалистической ВСТ и анархо-синдикалистской НКТ, взяли в свои руки значительную часть экономики. Земельная собственность была конфискована; часть была коллективизирована, другая часть распределена среди крестьян, и нотариальные архивы, так же как регистры собственности были сожжены во многих городах и деревнях. Железные дороги, трамваи и автобусы, такси и суда, электроосвещение и энергетические компании , газовые заводы и водопроводные станции, машиностроительные и автомобильные сборочные заводы, шахты и цементные заводы, текстильные заводы и бумажные фабрики, электрические и химические компании, заводы по производству стеклянной посуды и парфюмерии, заводы пищевой промышленности и пивоваренные заводы, а также ряд других предприятий, были конфискованы либо находились под контролем рабочих комитетов, все формулы овладения имели для собственников на практике почти одинаковое значение. Кинотеатры и обычные театры , газеты и типографии, магазины и бары, были точно также были секвестрированы либо находились под контролем как и штаб-квартиры деловых и профессиональных ассоциаций и тысячи жилищ, принадлежавших высшему классу.^[5]

Экономическая политика анархистских коллективов исходила в первую очередь из коммунистического принципа «от каждого по способностям, каждому по потребностям». В некоторых областях товарно-денежные отношения были полностью ликвидированы; их заменяли рабочими книжками и различными купонами, распределение осуществлялось исходя из потребностей, а не «по труду». Боллотен так описывает данный процесс:

Во многих сообществах деньги для внутреннего пользования были отменены, так как, по мнению анархистов, «деньги и власть – дьявольское приворотное зелье, превращающее человека в волка, бешеного врага вместо брата». «Здесь, во Фраге [небольшой городок в Арагоне] вы можете бросить банкноты на улице», писалось в либертарной газете, «и никто не обратит внимания. Рокфеллер, если ты явишься во Фрагу со всем своим банковским счётом, ты не сможешь купить себе чашку кофе. Деньги, твой Бог и твой слуга, были отменены здесь, и люди счастливы». В тех либертарных сообществах, где деньги были запрещены, заработная плата выплачивалась в купонах, размер чего определялся размером семьи. В локальном масштабе произведенные товары, если были в изобилии, такие как хлеб, вино, оливковое масло, распределялись свободно, в то время как другие предметы могли быть получены за купоны за коммунальном складе. Излишками товаров обменивались с другими анархистскими городами и деревнями, деньги использовались для обмена только с теми сообществами, которые не приняли новую систему^[6].

Боллотен дополняет этот анализ цитатой анархистского журналисту Аугустина Сухи: «Особенность большинства коллективов НКТ — семейная заработная плата. Заработная плата выплачивается согласно потребностям членов, а не по труду каждого работника»^[6]. Данный акцент на обеспечение по потребностям членов, а не индивидуальная плата в сущности демонстрирует данных условий свою анархо-коммунистическую природу.

Несмотря на критиков, требующих «максимальной производительности», а не революционных методов, часто производили больше, нежели до коллективизации. В Арагоне, например, производительность увеличилась на 20 %^[7].Недавно освобожденные зоны функционировали на полностью либертарных принципах; решения принимались общими собраниями обычных граждан без какой бы то ни было бюрократии (необходимо отметить, что лидеры НКТ-ФАИ были в это время на гораздо менее радикальных позициях, нежели рядовые участники движения, непосредственно ответственные за эти широкие преобразования). В дополнение к экономической революции, имел место и дух культурной революции. С некоторыми традициями, считавшимися репрессивными, было покончено. Например, женщинам юридически было разрешено делать аборты, стала широко распространенной идея «свободной любви». Во многом этот дух культурного освобождения послужил прототипом движения«новых левых» 1960х.

По мере затягивания войны дух первых дней революции ослабевал. Отчасти это было связано с политикой Компартии Испании, следовавшей сигналам сталинского министерства иностранных дел СССР, источника большей части иностранной помощи, получаемой республиканцами. Политика коммунистов строилась на том, что во время войны не было времени и возможности для социалистической революции, и потому целью должна быть победа над Франко, а не свержение капитализма. В то же время другие левые, особенно анархо-синдикалисты и ПОУМ, резко не соглашались с таким подходом, диктовавшимся ИККИ Коминтерна; для них война и революция были неразделимы. Милицейские ополченцы, критиковавшие позицию Советского Союза по отношению к войне, лишались помощи. Частично из-за этого ситуация во многих контролировавшихся республиканцами областях постепенно возвращалась во многих аспектах к довоенным условиям; во многих отношениях «революция» закончилась задолго до окончательной победы сил Франко весной 1939 года.

Критика

Критика испанской революции сосредоточена в основном вокруг утверждений о принуждении со стороны анархистов в отношении остального населения (прежде всего в сельских коммунах Арагона), что, как заявляют критики, идет вразрез с либертарными принципами. Боллотен утверждает, что отчеты НКТ-ФАИ преувеличивали добровольный характер коллективизации, и игнорировали более широко распространенные факты насильственного принуждения как основной особенности анархистской организации.

Хотя публикации НКТ-ФАИ ссылались на многочисленные прецеденты добровольного присоединения к коллективистской системе крестьян-собственников и фермеров-арендаторов, не может быть никаких сомнений, что несравнимо большее число упорно выступало против нее или приняло ее только под крайним принуждением… Дело в том… что многие мелкие владельцы и фермеры-арендаторы были вынуждены присоединиться к коллективным хозяйствам до того как они могли иметь возможность решить свободно^[8].

Он также подчеркивает общую принудительную природу военной атмосферы и анархистской военной организации и ее присутствие во многих частях сельской местности, являющейся элементом в проведении коллективизации, даже если давление и принуждение не использовались напрямую, для обязывания участников против их воли.

Даже если крестьянин-собственник или фермер-арендатор не были вынуждены придерживаться коллективистской системы, было несколько факторов, которые трудной жизнь для непокорных; они были не только лишены возможности использовать наемную рабочую силу и свободно распоряжаться своим урожаем, но им часто отказывали во всех преимуществах, которыми пользовались члены [коллективов]… Кроме того фермер-арендатор, который считал себя освобожденным от уплаты аренды уничтожением или бегством землевладельца или его управляющего, зачастую вынужден был продолжать такие же выплаты деревенскому комитету. Все эти факторы в совокупности оказывали давление почти столь же сильное, как приклад винтовки, и в конечном итоге вынуждали мелких владельцев и фермеров-арендаторов во многих деревнях оставлять свою землю и другое имущество коллективным хозяйствам^[9].

Эти обвинения были ранее выдвинуты историком Рональдом Фрэзером в его «Blood of Spain: An Oral History of the Spanish Civil War», который прокомментировал, что прямое применение силы не было необходимым в контексте иных случаев принуждения в военных условиях.

Сельские жители могли обнаружить себя под значительным давлением к коллективизации – даже если по разным причинам. Не было никакой необходимости принуждать их под дулом пистолета: атмосферы принуждения, при которой «фашистов» расстреливали, было достаточно. «Спонтанные» и «принудительные» коллективы существовали, также как и добровольные и недобровольные коллективисты внутри них. Насильственная коллективизация противоречила либертарным идеалам. Ничто принудительное не может быть либертарным. Обязательная коллективизация была оправдана в глазах некоторых либертариев рассуждениями, более близкими к военному коммунизму, нежели к либертарному коммунизму: необходимость накормить находящиеся на фронте колонны^[10].

Сторонники анархистов возражают на это тем, что «атмосфера принуждения» была неизбежным аспектом войны, что анархистов обвиняют несправедливо, и что наличие преднамеренного принуждения или прямое применение силы было минимально, о чем свидетельствует в целом мирное смешение коллективистов и индивидуалистов, не пожелавших участвовать в создаваемых коллективах. Последнее мнение выражает, в частности, историк Энтони Бивор в своей работе «Battle for Spain: The Spanish Civil War, 1936—1939».

Оправдание за эту операцию (чьи «очень резкие меры» потрясли даже некоторых членов партии) состояло в том, что, так как все коллективы создавались силой, Листер просто освобождал крестьян. Несомненно давление было, и не вызывает сомнения, что в некоторых случаях применялось оружие в пылу после восстания. Но сам факт, что в каждой деревне было смешение коллективистов и индивидуалистов демонстрирует, что крестьян не принуждали к коммунальным хозяйствам под дулом пистолета^[11].

Историк Глэм Келси также утверждает, что анархистские коллективы основывались прежде всего на либертарных принципов добровольного объединения и организации, и что решение о присоединении и участии основывалось в целом на рациональном и взвешенном выборе, делавшимся после дестабилизации и эффективного отсутствия капитализма как мощного фактора в регионе.

Либертарный коммунизм и аграрная коллективизация были не экономическими условиями или социальными принципами принуждения враждебного населения специальными группами городских анархо-синдикалистов, но моделью существования и средством сельской организации, перенятыми из сельскохозяйственного опыт сельских анархистов, и принятые местными комитетами как самая разумная альтернатива отчасти феодальному, отчасти капиталистическому способу организации, которая только что рухнула^[12].

Также внимание проанархистских аналитиков уделяется многим десятилетиям организации и более короткому периоду агитации НКТ-ФАИ, что служило основой высокого уровня членства повсюду в анархистской Испании, что часто упоминается как основа популярности анархистских коллективов, а не какое-либо применение силы или принуждения, которое якобы заставляло несогласных участвовать в них.

Примечания

1. ↑ Dolgoff, S. (1974), «The Anarchist Collectives: Workers' Self-Management in the Spanish Revolution», ISBN 978-0914156031 
2. ↑ Dolgoff (1974), p. 5
3. ↑ Dolgoff (1974), p. 6
4. ↑ ^{1 2 3} Оруэлл Дж. Памяти Каталонии
5. ↑ Bolloten Burnett The Spanish Civil War: Revolution and Counterrevolution. — University of North Carolina Press. — P. 1107. — ISBN 978-0807819067
6. ↑ ^{1 2} Bolloten (1991), p. 66
7. ↑ Дамье В. В. Испанская революция и коммуны Арагона // Наперекор № 9, 1999
8. ↑ Bolloten (1991), p. 74
9. ↑ Bolloten (1991), p. 75
10. ↑ Fraser Ronald Blood of Spain: An Oral History of the Spanish Civil War. — New York: Pantheon Books., 1979. — P. 349. — ISBN 0-39448-982-9
11. ↑ Beevor Antony Battle for Spain the Spanish Civil War, 1936-1939. — New York: Penguin Books, 2006. — P. 295. — ISBN 0-14303-765-X
12. ↑ Kelsey Graham Anarchosyndicalism, Libertarian Communism, and the State: The CNT in Zaragoza and Aragon, 1930-1937. — Dordrecht: Kluwer Academic, International Institute of Social History, 1991. — P. 161. — ISBN 0-79230-275-3

Литература

• Фёдоров А.Ю. Социальный эксперимент в Испании // Сборник материалов IV Международных Кропоткинских чтений: к 170-летию со дня рождения П.А. Кропоткина (Материалы и исследования). – Дмитров: Музей-заповедник «Дмитровский кремль», 2012, с. 101-116.
• Дамье В. В. Испанская революция и коммуны Арагона // Наперекор № 9, 1999
• Леваль Г. Либертарный коммунизм в Арагоне (1937 г.): Свидетельство очевидца // Прямое Действие № 32, 2010. С. 7-9
• Минц Ф. Самоуправление и проблема денег во время испанской революции 1936—1939 гг.
• Оруэлл Дж. Памяти Каталонии
• Шубин А. В. Анархистский социальный эксперимент. Украина и Испания. 1917—1939 гг. — М.: ИВИ РАН, 1998.
• Шубин А. В. Социально-экономические преобразования в Испании в период правительства Ф. Ларго Кабальеро (1936—1937) // Новые перспективы в изучении истории Испании. Материалы VII Российско-испанского коллоквиума историков Москва, 30 сентября — 3 октября 2008 г. — М.: ИВИ РАН, 2008.
• Bolloten Burnett The Spanish Civil War: Revolution and Counterrevolution. — Chapel Hill: University of North Carolina, 1991. — ISBN 0-80781-906-9
• Dolgoff Sam The Anarchist Collectives: Workers' Self-Management in the Spanish Revolution, 1936-1939. — Montreal-New York: Black Rose Books, 1974. — ISBN (Hardback: ISBN 0-919618-21-9 Paperback: ISBN 0-919618-20-0)
• The Spanish Civil War: Anarchism in Action–essay on Anarchism in the Spanish Civil War, hosted on Pierre J. Proudhon memorial computer.
• Collectives in the Spanish Revolution– by Gaston Leval, perhaps the best study of the anarchist collectives created during the Spanish Revolution.
• With the Peasants of Aragon–by Augustin Souchy, classic study of libertarian collectivisation in the countryside.
• Spanish Revolution articles from the Kate Sharpley Library
• To remember Spain: The anarchist and syndicalist revolurion of 1936 by Bookchin M.